Евразия после глобализации

Активный транзит глобальной экономики к модели регионализации, уже сейчас выражающийся в обострении конкурентной борьбы за возможность адаптировать стратегию развития национальных государств к новым тенденциям, повышает значимость контроля геоэкономически значимых пространств. Фото: depositphotos.com Государство, обладающее потенциалом глобального или субглобального центра экономического роста, получает возможность сформировать вокруг себя пространство, где действуют устанавливаемые и контролируемые этим центром, но относительно благоприятные для партнеров геоэкономические, а отчасти и политические, правила игры, которые доминирующее «ядро» способно не просто обеспечивать, но и защищать различными способами, включая использование военно-силовых методов. Ситуация на данном этапе развития глобальной экономики и — в меньшей степени — политики становится близка к модели пространственного противоборства между «великими державами» накануне наступления эпохи первичного индустриального империализма в последней трети XIX века, осложненного безусловным американским доминированием в финансовой сфере и существованием прозрачного и сохраняющего безусловную глобальность информационного общества. Фокусом современных глобальных трансформаций становится конкуренция моделей развития, в стратегическом плане отражающих борьбу за доминирование в моделях «нового индустриализма», выводящего экономику «ядра» и его партнеров/союзников из системы жесткой зависимости от инвестиционно-финансового мира, контролируемого США и транснациональными сетевыми инвестиционными структурами. Но это однозначно переводит ситуацию в среднесрочный временной контекст. Со структурной точки зрения мы наблюдаем переконфигурирование позиций ключевых глобальных игроков в ресурсно и логистически значимых странах мира с целью уйти от вероятности прямого экономического столкновения, потенциально разрушительный характер которого был продемонстрирован на примере китайско-американской торговой войны. Локализация конкуренции на уровне экономически значимых регионов (например, Среднего Востока) позволяет США перевести ситуацию в излюбленную модель «игры с ненулевой суммой», используемую для изматывания конкурентов. Показателем стремления локализовать межгосударственную конкуренцию на региональных, удаленных площадках является фактический отказ Дональда Трампа от уже анонсированного ухода с Ближнего Востока в среднесрочной перспективе и переход к политике консолидации присутствия в этом важном регионе с учетом не только необходимости военно-силового сдерживания Ирана, но и контроля важных в ресурсном и логистическом плане регионов: Красного моря, Ормузского пролива, Восточного Средиземноморья. Для России принципиальным фактором является формирование вокруг себя ядра экономического роста, внутри которого она сможет обеспечить благоприятные для себя, но относительно прозрачные и комфортные для своих партнеров возможности экономического развития в условиях высокой степени защищенности от внешних манипуляций. Россия в национальных геоэкономических рамках обладает потенциалом выживания в качестве суверенного государства и даже потенциалом умеренных темпов экономического роста, но сама по себе имеет ограниченный потенциал влияния на процессы глобальной геоэкономической регионализации. Развитие в формате «суверенного национального государства» могло быть вполне успешной моделью встраивания в процессы политической глобализации, находившиеся на подъеме вслед за глобализацией экономической в «нулевые» и ранние «десятые» годы. В условиях формирования вблизи территории России центров экономического притяжения, в перспективе претендующих на контроль целого ряда прилегающих к России экономически значимых пространств, подобный подход становится неактуальным, более того, геоэкономически опасным. Для России наступает время интенсивного поиска модели реализации своего цивилизационного потенциала, что неизбежно поставит вопрос о принципах отношений с государствами Евразии. Такая модель, вероятно, может быть сформирована только как гибрид суверенных форм взаимодействия и наднациональных сетевых инструментов взаимодействия при глубокой политической интеграции и симметричных моделях социального развития. Потребность в новой модели взаимодействия и площадках для ее первичной апробации является исключительно острой. Задача формирования вокруг России пространства геоэкономического партнерства, основанного на обеспечении Москвой понятных и комфортных правил игры, а также способности к синергичному экономическому росту существенно повышает значимость постсоветского пространства для российской политики по участию в формировании благоприятного для России — как минимум в Евразии — характера развития тенденций геоэкономической регионализации. На сегодняшний день Россия пока не смогла сформировать дееспособную модель отношений со странами Евразии, учитывающую новые геоэкономические реалии. Важнейшим фактором для развития политики России в отношении Евразии в новых условиях становится поиск оптимальных моделей управления процессами, которые бы включали в себя и вопросы развития российских регионов, так или иначе участвующих в наиболее важных проектах. Первичными для такой системы управления видятся вопросы, связанные с осуществлением на территории России проектов по формированию глобально и трансрегионально значимых логистических коридоров. Печальный опыт Южно-Уральского логистического узла говорит о невозможности реализации подобных проектов как на чисто региональной, так и на чисто отраслевой основе. Этот опыт, обеспечивающий синергию интересов России и других стран, в дальнейшем мог бы быть масштабирован на всю евразийскую политику. Россия должна исходить из невозможности осуществлять программы формирования в Евразии центра экономического роста, благоприятного для России в рамках некоей единой модели. Москва должна признать неизбежность разноуровневой и разноформатной интеграции. Но крайне маловероятно, чтобы в обозримой перспективе можно было ставить вопрос о коммерциализации политики в Евразии. Отдельные проекты могут носить коммерческий характер, но коммерциализация всей системы в целом выглядит пока несостоятельной. Важно, однако, то, что даже отдельные проекты, а тем более система в целом, должны оцениваться с позиций неразделимости экономической, социальной и политической составляющей. Россия не может и не должна осуществлять дотирование экономик других стран и инвестирование в проекты в странах Евразии без гарантий политически благоприятного курса. Экономическая политика России в Евразии не может на сегодняшний день быть сведена к чистой коммерциализации. Для этого у России недостаточно высоки темпы экономического роста, а главное — она не является полноценным финансово-экономическим центром, способным обеспечивать многопрофильные инвестиционные проекты. Это исключает возможность для России действовать в формате «мягкой силы», как она в наибольшей степени востребована в настоящее время. Попытка использовать эту модель повлечет лишь возобновление выкачивания из российской экономики ресурсов, что неоднократно демонстрировалось некоторыми национальными элитами. Серьезным ограничителем интеграционных возможностей в Евразии все более становится неспособность большинства элит постсоветских государств, действующих по модели «трофейной экономики», осознать глубину и остроту трансформаций в мировой политике. Наибольшие перспективы развития сохраняет Союзное государство РФ и РБ, где имелись ощутимые заделы интеграции в промышленности, способные заставить руководство Белоруссии рационально оценить дальнейшие перспективы геоэкономического развития страны в новых условиях. Потенциал же трофейной экономики можно считать полностью исчерпанным. Конкурентными преимуществами России в процессах регионализации является, с одной стороны, высокий уровень внешней военно-силовой защищенности, а с другой — способность запустить новый инвестиционный цикл внутри национальной экономики, чего лишены все остальные государства Евразии. Но этого недостаточно, чтобы бороться за формирование вокруг России дееспособного и перспективного центра экономического роста. Геоэкономическую перспективность можно охарактеризовать как способность геоэкономической системы к расширению своего охвата и влияния за счет масштабирования системных экономических связей. В настоящее время этот аспект определяется инвестиционным потенциалом, но в перспективе, особенно в случае возникновения финансового кризиса, приоритетность различных инструментов может существенно измениться. Россия должна принять ситуацию распада не только советских, но и постсоветских интеграционных моделей и начать действовать в условиях существенно большей свободы рук, включая и то, что связано с форматами взаимодействия с постсоветскими государствами. Россия должна исходить из необходимости преодолеть среднесрочную ситуативность политики, но не ценой сохранения невыгодных для себя институциональных механизмов и не ценой «покупки лояльности». Мы вынуждены будем исходить, вероятно, из того, что сохранить постсоветское пространство в том формате и тех границах, как оно сложилось после 1991 года, не удастся. Не инициируя формальные трансформации, Россия должна быть и политически, и особенно геоэкономически к ним готова. Таким образом, главным становится предсказуемость процессов, исходя из принципиальной возможности радикально негативных сценариев, а также создание инфраструктуры для управления финансовыми потоками вне зависимости от их происхождения. России в отношении Евразии нужен некий аналог стратегии национального эгоизма, реализуемой Трампом в «атлантическом» пространстве, с поправкой на то, что Россия все-таки заинтересована в сохранении экономической целостности Евразии не только как рынка, но и как геоэкономического пространства, учитывая масштабы потенциальных военно-силовых рисков при его распаде. На уровне среднесрочных приоритетов представляется целесообразным поставить следующие задачи. Первое. Резкое усиление инвестиционной составляющей в интеграционных процессах в противовес дотационной. Это может осуществляться как в формате кредитования совместного экспорта в рамках ЕАЭС, так и в формате классической инвестиционной поддержки перспективных программ промышленного развития. Это должно подразумевать принципиальное изменение системы организации финансовых отношений между Россией, единственной страной, способной играть в Евразии роль инвестиционного центра, и другими странами. Но к такому развороту явно не готовы экономические элиты многих постсоветских государств, привыкшие рассматривать финансовые отношения с Москвой как инструмент компенсации неэффективности национальных экономик. Переход к инвестиционным принципам во взаимоотношениях с партнерами по евразийской интеграции будет означать необходимость выхода на принципиально иной уровень совместной банковской деятельности, а также эффективности судебной системы. Второе. Развитие клиринговых, безналичных и автоматизированных систем торговых расчетов. На данном этапе государства Евразии должны решить две косвенно связанные между собой задачи. С одной стороны, выйти на более высокий уровень защищенности торгово-расчетных систем, что будет до известной степени гарантировать устойчивость платежей в условиях возможной глобальной финансовой турбулентности. С другой стороны, на данном этапе критичным является недопущение увеличения масштабов «серого» и тем более нелегального оборота в межгосударственной торговле. Третье. Совместные программы научно-промышленного и внедренческого типа, ориентированные на научные кадры молодого и среднего поколения, формирующие комплексную гибридную систему, включающую в себя образование и внедрение новых технических и технологических решений. Для России это направление является важнейшим, в том числе в экономическом плане: наша страна вновь должна стать привлекательной для молодых научно-технических кадров из стран постсоветского пространства и с карьерной, и с финансовой точки зрения. Но это возможно только на базе работающих и эффективных экономических проектов и программ, что возвращает нас к вопросу о наличии инвестиционных возможностей. Шансов на продуктивное использование иных, в том числе «советских», форматов поддержки научно-практической и внедренческой деятельности сейчас уже практически нет. Система должна создаваться на новом месте — и это могло бы стать крупным общеевразийским проектов. На российском Южном Урале остро не хватает крупного образовательного, технологического и внедренческого центра, выступающего фокусом для различных технологических инициатив не только российского, но и центрально-азиатского происхождения, в нынешних политических и экономических условиях имеющих заведомо ограниченный потенциал для реализации в своих странах. Четвертое. Совместные программы в сфере цифровой экономики, направленные на повышение уровня цифровой защищенности пространства ЕАЭС и иных партнерских по отношению пространств. Сохранение единоформатности цифрового пространства Евразии в современных условиях является важнейшим интеграционным проектом, создающим основы для коммуникационной целостности нашего геоэкономического пространства в условиях, когда информационное общество, построенное на принципах цифровых интегрированных коммуникаций, остается фактически единственным устойчиво работающим инструментом глобализации. В центре внимания должны быть вопросы не только стандартизации цифровых коммуникаций, но и текущего управленческого взаимодействия. Это вопрос безопасности систем управления и финансовых коммуникаций. При растущей «цифровой уязвимости», вероятно, это направление становится приоритетным. Единые системы цифрового управления возникнут в Евразии в любом случае как результат реализации крупных межрегиональных инфраструктурных проектов, в частности — глобально значимых логистических коридоров и иных крупных инфраструктурных проектов. Выбор в данном случае между тем, чтобы подобные и системы, и форматы управления были принесены в Евразию извне и контролировались внешними силами, что стало бы элементом утраты суверенитета, и тем, чтобы попытаться создать общие и прозрачные для всех стран Евразии системы, которые этот суверенитет бы укрепляли. Пятое. Развитие единой для интегрируемых пространств системы потребительской кооперации для сельскохозяйственного и ремесленного производства. Это будет важно и с точки зрения формирования социальной опоры. Вовлечение малых и средних производителей в сферу сельского хозяйства и местной промышленности при всей внешней малозначимости этого направления в чисто экономическом понимании может стать важнейшим инструментом социальной интеграции и сохранения социальных связей крупнейших городов Евразии. Для развития такой формы экономического взаимодействия, как потребительская кооперация, только выглядящей архаической, а на практике выполняющей важную социальную интегрирующую функцию, неизбежно потребуются соответствующие форматы финансового и организационного обеспечения, причем не только на общеевразийском, но и на национальном уровне. Потребительская кооперация и взаимодействие на уровне местной промышленности являются прекрасной возможностью для развития новых форматов цифровых финансовых коммуникаций.