«Сталин верил, что не нуждается в помощи»: как с Урала прогнали западных инвесторов

«Никто из местных не видел электрическую лампочку» Первым западным концессионером на Урале и вообще в Советской России стал молодой американский миллионер Арманд Хаммер. По его версии, сделка стала инициативой самого председателя Совнаркома Владимира Ленина. Урал Хаммер выбрал благодаря рекомендации случайного попутчика, рассказавшего ему о добыче асбеста под Алапаевском. «Кто-то должен сделать первый шаг. Почему бы вам не взять себе эту асбестовую концессию?» – вспоминал Хаммер слова Ленина. Договор был подписан в октябре 1921 года, специалисты оценивают его как выгодный для советской власти: Хаммер обязался механизировать пришедшие в упадок месторождения, построить узкоколейку, дома, школу, ясли и больницу. В свою очередь, концессионер пользовался покровительством властей. Например, начальник железнодорожной станции, который требовал взятку за пропуск эшелона с продуктами для рабочих, после жалобы Хаммера был немедленно расстрелян. В 1923 году выяснилось, что изначально заявленные планы добычи оказались неподъемными, и государство согласилось сократить их почти в три раза. «Введенная нами механизация и электроосвещение произвели сенсацию, никто из местных жителей никогда до этого не видел электрическую лампочку. Крестьяне приходили за десятки километров посмотреть на работу нашего пневмоинструмента, но наибольшим успехом пользовалась механическая лесопилка. <…> Крестьяне волокли к ней бревна за десятки километров, чтобы только полюбоваться на работу машины, разрезающей бревно, «как нож масло», хотя они могли бы покупать у нас доски по самой низкой цене», – с удовольствием писал инвестор в своих мемуарах. Число работников увеличилось вдвое всего через полгода работы, а уже на второй год Хаммер удвоил и выработку асбеста. Трудовые конфликты были нечастыми, и в большинстве случаев власти оказывались на стороне концессионера. Инвестор был не прочь остаться на Урале еще на 36 лет, но к тому времени Ленина во главе советского государства сменил Иосиф Сталин. В результате оно не только не продлило концессию, но и выкупило ее досрочно уже в 1926 году. Формально претензией стало то, что часть асбеста Хаммер добывал из старых отвалов, тем самым уделяя недостаточно внимания самим месторождениям. Выдающийся уральский историк Владимир Тимошенко предполагал, что положение уральского асбеста на мировом рынке укрепилось, поэтому советское правительство не захотело делиться возросшей валютной выручкой с концессионером. Но, вероятно, главные причины разрыва лежали еще глубже. «Я никогда не встречался со Сталиным – никогда не испытывал такого желания – и никогда не имел с ним никаких дел. Однако в тридцатые годы мне было совершенно ясно, что он не тот человек, с которым я смог бы работать. Сталин считал, что государство может управлять любым предприятием и не нуждается в помощи иностранных концессионеров и частных предпринимателей», – объяснял сам Хаммер причины отъезда из СССР. «Кто владеет медью?» Если Хаммер благодаря особому статусу «собеседника Ленина» смог разойтись со Сталиным полюбовно, то концессию «Лена Голдфилдс» ждала гораздо более драматичная судьба. Договор о ней был заключен в 1925 году после переговоров эмигранта Григория Бененсона с наркомом внешней торговли Леонидом Красиным. Бененсон убедил американских и английских инвесторов вложиться в концессию на месторождения цветных и драгоценных металлов – в основном в Якутии и на Урале. На территории нынешней Свердловской области «Лена Голдфилдс» получила Ревдинский, Сысертский, Бисертский, Полевской и Северский заводы, а также Дегтярский и Зюзельский рудники и Егоршинские копи. Инвесторы обязались модернизировать предприятия и месторождения, построить медеплавильный завод в Дегтярске и сдавать государству большую часть полученного золота. В отличие от Хаммера, новые инвесторы сразу столкнулись с противодействием властей: например, сразу после передачи в концессию с Сысертского завода увезли на ВИЗ мартеновскую печь. К тому же некоторые рабочие и инженеры не хотели работать на капиталистов и ушли на государственные предприятия. Тем не менее, иностранные инвестиции пошли на пользу уральским заводам: производство меди на предприятиях «Лены» с 1928 по 1929 годы выросло вдвое. Главной проблемой оставалась нехватка финансирования: советские банки отказывались кредитовать концессионеров, зато государственные предприятия, которые фактически были единственными покупателями на внутреннем рынке, вынуждали продавать металл без предоплаты. Вдобавок «Лена» должна была сдать государству золото на 3,25 млн фунтов стерлингов, но власти платили в рублях и по сильно завышенному курсу: один фунт стерлингов оценивался в 9,45 рубля, хотя на «черном рынке» стоил вчетверо дороже. В результате акционеры были вынуждены отказаться от дивидендов, чтобы вкладываться в развитие производства. Даже несмотря на это, им не удалось выполнить главную задачу – построить завод в Дегтярске. Бичом концессии стали трудовые конфликты, причем местные власти не скрывали антипатии к капиталистам. Судя по всему, рабочим действительно приходилось несладко: например, на Сысертском заводе жаловались на «дым и угар» в цеху, в Ревде – на задержки зарплат, а в Дегтярске – на повышение норм выработки. Не были редкостью несчастные случаи: в Сысерти при взрыве в цехе пострадали 13 рабочих, а при пожаре в общежитии в Дегтярске – около 70 человек. «Рабочие жили в плохо сколоченных бараках, в которых отсутствовали самые примитивные условия человеческого существования: спали на общих нарах вповалку, жили в грязи», – писала газета «Правда». При этом власти и связанные с ними профсоюзы поддерживали стачки и забастовки, умеренно настроенных рабочих считали штрейкбрехерами. Против инженеров и управляющих компании регулярно возбуждали уголовные дела. Развязка наступила в конце 1929 года, когда чекисты задержали руководство предприятий «Лены». Наиболее высокопоставленные топ-менеджеры успели сбежать за границу – возможно, благодаря связям с ОГПУ. Активы компании были переданы в управление Госбанка, а затем концессию полностью ликвидировали. На скамье подсудимых оказались несколько человек, в том числе главный металлург «Лены», уралец Кенсорин Колясников. Дело напоминало отгремевшее к тому времени Шахтинское: специалистов из числа «бывших людей» обвиняли во вредительстве с целью восстановить господство капитала. Фактически же речь шла о том, что концессия не вписалась в новую плановую экономику. Например, инвесторам вменяли в вину, что они вместо проволоки выпускали востребованное на рынке кровельное и сортовое железо. Не обошлось и без обвинений в шпионаже: по версии следствия, Колясников делился сведениями со своим другом-эмигрантом Федором Ивановым – кстати, последним дореволюционным владельцем усадьбы, в которой сейчас находится музей истории Екатеринбурга. Иванов же будто бы передавал данные британской разведке. Акцент делался и на том, что стратегическая отрасль в принципе не может быть в частных руках. «Кто владеет медью, тот может экономически регулировать большие политические вопросы?» – спрашивал судья Владимир Антонов-Саратовский, заранее зная ответ. Колясников получил шесть лет лишения свободы – впрочем, уже через три года он значился главным металлургом завода в Калате (ныне Кировград). В 1933 году ему дали еще десять лет лагерей, где он, судя по всему, и сгинул. Пока в Москве судили Колясникова, «Лена Голдфилдс» сумела выиграть дело на 13 млн фунтов стерлингов в лондонском арбитраже. Советские власти вначале отказывались признать решение, но через несколько лет выплатили часть компенсаций. Новый поворот случился после присоединения Эстонии, Латвии и Литвы: Великобритания арестовала их золотые запасы по требованию акционеров «Лены». Только в 1968 году СССР окончательно договорился о погашении долгов. Фото: общественное достояние