Фруктовые сады вместо пустыни: пойдет ли Россия сталинским путем

Еще с царских времен у России накоплен колоссальный опыт превращения безжизненных мест в цветущие — им пользовались не только в СССР, но и в США, Канаде, в странах Африки и Аравийского полуострова. А во времена Сталина в засушливых степях Поволжья создали более четырех тысяч водоемов. Могут ли такой эксперимент повторить в современной России и зачем нам нужна своя Водная доктрина? Об этом «Парламентская газета» поговорила с заместителем председателя Комитета Госдумы по вопросам собственности, земельным и имущественным отношениям, профессором ВШЭ Николаем Николаевым.

Рынок углеродных спекулянтов

- Николай Петрович, ученые сегодня заявляют, что один из глобальных вызовов, которые стоят перед всем миром, связан с изменением климата. В частности, ссылаются на участившиеся засухи, наводнения, ураганы, температурные рекорды, другие природные катаклизмы. Есть ли у международного сообщества понимание, как на такой вызов отвечать?

- Сама методика ответа в свое время была сформулирована ООН. Но есть проблема — она лежит в поле глобалистического видения мира. Сформулировать его можно так: у всех стран есть единая планета, мы все вместе дружно решаем, что делать с общими вызовами, а когда решили, добровольно все это вместе осуществляем. Примерно это и написано в Целях устойчивого развития ООН. Но опыт показал, что государства по-разному понимают, как надо отвечать на глобальные вызовы, кто имеет право требовать компенсации, а кто должен платить за последствия и так далее. Кроме того, такой метод ответа на вызовы фактически ставит под вопрос суверенитет стран, так как предполагает управление и контроль со стороны некоего «наднационального» центра. А на деле, как мы понимаем, речь идет о попытке узурпировать право управлять всем миром.

Сейчас мы видим, что геополитическая ситуация кардинально меняется — мир говорит о многополярности, а Россия выходит с инициативой возглавить развитие этой идеи, которую поддерживают большое количество стран. Встает вопрос: как в условиях многополярности мы будем отвечать на глобальные вызовы? На глобальные вызовы продовольственной безопасности, нищеты, глобальной миграции и прежде всего связанные с климатическими изменениями? Увы, на него пока нет четкого ответа. Но очевидно, что уже сейчас надо начинать его формулировать. А России, территория которой страдает от изменения климата в наибольшей степени, надо работать над этим в первую очередь.

- Почему для России изменения климата наиболее чувствительны?

- Это обусловлено исключительно нашим географическим положением. У нас более 60 процентов территории находится в районе вечной мерзлоты, изменения температурного режима в России — самые большие на всей планете. Конечно, это нам приносит и плюсы — например, мы стали меньше мерзнуть. Но это не всегда хорошо с точки зрения климатического баланса.

- Идеи «зеленой энергетики», «декарбонизации», «углеродных единиц» и подобные им концепции были изложены сначала в Киотском протоколе, а сейчас в так называемом Парижском соглашении по климату. Они до сих пор реализуются, и на них тратятся триллионы долларов. Можно ли сегодня посчитать коэффициент полезности таких гигантских вложений?

- Хороший вопрос, мы им тоже задались. Если посмотреть на открытые данные из международных отчетов, то можно увидеть, что только на «зеленый переход» было потрачено за последние несколько лет минимум семь триллионов долларов. А за 2023 год международные организации на борьбу с изменениями климата потратили 1,3 триллиона долларов. И только порядка пятнадцати процентов от этой суммы было направлено на адаптацию людей на местах к климатическим катаклизмам — все остальное ушло на борьбу с парниковыми газами… При этом результатов, честно говоря, как не было, так и не видно — температура на Земле растет, количество природных катаклизмов и обедневших на их фоне людей в мире только увеличивается. Поэтому эти колоссальные траты все больше и больше похожи на финансовое безумство.

А если внимательно посмотреть на цели, указанные в Парижских соглашениях, то мы увидим — там сплошная абстракция без конкретных целевых показателей. Например, ставится цель сократить выбросы, чтобы не допустить повышения температуры в мире, но к чему это приведет, какие изменения для жителей конкретных регионов должны последовать, когда — об этом ни слова. Честно говоря, я не уверен, что на этот вопрос можно в принципе дать реалистичный ответ. При этом ни одной цели, задачи по защите людей от изменений климата и их адаптации к ним на местах не сформулировано. Все это такое «вероучительное» упражнение: мы верим, что все изменится к лучшему, только не надо останавливать финансовые потоки.

- А кто оплачивает эти огромные «зеленые» расходы?

- Все «зеленые» идеи стали предметом активной коммерциализации — уже есть рынок, на котором торгуют «углеродными единицами» (объем парниковых газов, эквивалентный одной тонне углекислого газа, выброс которой предотвратили благодаря реализации климатических проектов. — Прим. ред.), уже запускается рынок так называемых «углеродных» кредитов. По сути, в этой сфере идет такая же спекуляция, какая присутствует на рынке ценных бумаг или криптовалюты. И простым людям от этого, конечно, ничего не перепадает. Ну, разве что жизнь становится дороже.

От Докучаева до Сталина

- Большинство климатических «аварий» и их последствия так или иначе связаны с водой: засуха — это ее отсутствие, наводнение — ее переизбыток. Можно ли корректировать климатическую политику государств с помощью управления водными ресурсами?

- Уверен, что можно, и у России здесь есть колоссальный опыт. А именно: как локально управлять изменениями климата. Дело в том, что в границах данной темы мы стали заложниками печально знаменитых и неудачных действий советских властей, которые обрели свои негативные «ярлыки» в общественном восприятии. Например, так называемый «разворот северных рек на юг», который пытались осуществить в период правления генеральных секретарей Брежнева и Черненко. При этом мало кто знает, что еще в конце 1890-х годов знаменитым ученым, профессором минералогии и кристаллографии Санкт-Петербургского университета и основоположником школы почвоведения Василием Докучаевым по поручению императора Александра Третьего была создана Особая экспедиция для работы в засушливых районах страны. В том числе — на территории нынешней Воронежской области, где на фоне жутких засух были проведены потрясающие эксперименты. И результаты их видны до сих пор. Например, такой природный объект как «Каменная степь», когда туда с экспедицией приехал Докучаев, там были одни камни и валуны, а сейчас это цветущая степь, которая может использоваться для жизнедеятельности.

Более того, наработки Докучаева были взяты на вооружение в СССР в 1948 году. Тогда по приказу Сталина был разработан «Великий план преобразования природы. На засушливых территориях, — это сегодняшние Воронежская, Волгоградская, Астраханская область, Ставрополье, которые тогда испытывали колоссальные трудности в связи с постоянными засухами, в связи с чем всегда присутствовал риск голода, — начались работы, чтобы преобразовать эти районы для нормальной жизни. И они велись до 1953 года, вплоть до смерти Сталина. К сожалению, при Хрущеве проект закрыли, чем, считаю, нанесли стране немалый вред.

- О каких «сталинских» климатических преобразованиях шла речь?

- Помимо высадки государственных лесополос, чья протяженность составила более 5300 километров, на которых было высажено 2 миллиона триста тысяч гектаров леса, план прежде всего предусматривал обеспечением таких территорий водой. За пять лет, с 1948 по 1953 годы, было создано более четырех тысяч водоемов — это было сделано путем колоссальных научно-исследовательских усилий, которые позволили не искусственно создавать пруды и водохранилища, а грамотно пользоваться теми возможностями, которые дают особенности природного ландшафта.

Замечу важную деталь. Тогда при создании лесополос речь не шла только о восстановлении лесов — внимание сосредотачивали на том, как грамотно составлять эти лесополосы, чтобы они становились полноценными экосистемами. Например, предусматривалась обязательная высадка различных пород деревьев, в том числе и фруктовых, чтобы от них могли питаться птицы. Также высаживались хвойные деревья, которые обладают способностью вытягивать в свою корневую систему подземные воды — это важнейший «спящий» ресурс. То есть создавалась целая экосистема, что позволило изменить локально климат. Это была абсолютно беспрецедентная по своим масштабам и результатам программа, на мой взгляд, абсолютно незаслуженно забытая сегодня.

К слову, эти изменения отразились в конкретных показателях: урожайность зерновых на этих землях, если сравнивать до и после, выросла на 25—30 процентов, овощей — на 50—75 процентов, трав — на 100—200 процентов. Выросли и показатели непромышленного животноводства в общем производстве: в 1950 году она составила 33 процента по мясу, 25 процентов — по молоку, 11 процентов — по яйцам. И это без изменений технологических процессов. Это серьезные индикаторы того, что локальный климат за короткий период, всего за пять лет, на конкретных территориях претерпел существенные изменения.

- Может ли Россия сегодня вернуться к этому опыту?

- Конечно. Я уверен, что у нас есть такая возможность. Есть архивы, есть наработки, в конце концов, есть ученые-специалисты, которые способны осуществлять такие программы. Более того, докучаевский опыт формирования локальной экосистемы сегодня активно используют за рубежом — в США, Канаде, Эфиопии, странах Аравийского полуострова. Но в России сейчас многое упирается в вопросы управления водными ресурсами. Да, у нас ведутся исследования в рамках институтов РАН. Однако сегодня, уверен, нам нужен новый взгляд на климатическую политику — и в России, и в мире в целом. Ну и, конечно, нужна политическая воля.

Зачем России Водная доктрина

- Сегодня вода становится тем ресурсом, который начинают продавать и покупать — как нефть, газ, другие природные ресурсы. И уже из-за доступа к воде начинают возникать косвенные конфликты между государствами. Также пользование ресурсами больших рек, которые протекают по территориям нескольких государств, ставит новые вопросы: когда одни страны строят у себя на такой реке ГЭС или роют канал, у других может возникать критическая потеря воды. Какие решения здесь нужно и можно предпринять на межгосударственном уровне?

- Тема воды действительно сегодня становится предметом все более острого международного обсуждения. Наша страна не исключение. Например, река Иртыш соединяет Китай, Казахстан и нас, но мы стоим в конце цепочки пользователей. Есть река Амур, на которой один берег наш, другой — КНР. И на китайском берегу активно развивают промышленные производства, что сказывается на уровне загрязнения воды. Есть и тема реки Селенга, которая обеспечивает до половины притока в озеро Байкал — она проходит по территории Монголии, где периодически хотят строить на ней ГЭС. Это приведет к критическому снижению стока и последующей деградации нашего уникального озера из-за загрязнения.

Складывается непростая ситуация в Средней Азии. Афганистан на американские деньги строит новый водоканал, который заберет до трети стока Амударьи. Узбекистан в результате может потерять до 15 процентов запасов воды — это почти катастрофическая ситуация для целого ряда районов. Уже сейчас из них люди уезжают — куда они пойдут дальше? Этот вопрос должен волновать и нашу страну тоже. Климатическая миграция — это тема, с который мы раньше не встречались.

Уверен, что Россия сегодня может предложить новую концепцию совместного управления водными ресурсами, которая говорила бы прежде всего о практических адаптационных мероприятиях в отдельных климатических зонах, объединяющих несколько государств-соседей.

- В чем должна заключаться эта концепция?

- Сейчас вода рассматривается как некий конкурентный продукт, который делят между собой несколько стран. А опыт России — и дореволюционный, и советский — показывает, что воду надо рассматривать как единый ресурс, который при его совместном грамотном использовании помогает достигать необходимых как миру в целом, так и конкретным регионам климатических изменений. Это принципиально новый подход — подход единства целей, который отличается от глобалистического взгляда на проблему. Уверен, такой подход также поможет нам добиться того, чтобы доступные нам водные ресурсы приумножались — опыт создания экосистем показывает, что подземные воды в районе высаженных лесополос поднимаются на уровень до десяти метров, восстанавливаются подземные источники.

Считаю, основой для новых подходов в управлении водой должны стать межгосударственные соглашения, построенные на принципе единства целей. При этом при заключении таких соглашений Россия должна всегда учитывать свои интересы. Убежден, что наша страна как обладательница самого большого количества водных ресурсов на континенте должна стать во главе этого международно-правового процесса. И другие страны за нами пойдут.

- Какие шаги нам надо для этого сделать?

- Прежде всего, концептуально определиться, как мы можем распоряжаться нашими водными богатствами. России нужен стратегический документ, которого еще у нас не было. Такой документ определил бы не только наше отношение к водным ресурсам с точки зрения их внутреннего потребления (такие программы уже есть, хотя и страдают от многолетнего хронического недофинансирования), но и то, как мы готовы их использовать с точки зрения достижения геополитических целей. Вода — это наш стратегический геополитический ресурс, а потому внимание ему должно уделяться не меньше, чем ядерному оружию или продовольственной безопасности. Нам нужна Водная доктрина России.

- Когда такой документ может появиться в России?

- Конечно, для появления такого подхода, нужна политическая воля и осознание того, что вода — это нефть будущего. При этом без нефти прожить можно, а вот без воды — нет. Поэтому это история небыстрая, ее на коленке не сделаешь. Но у нас есть научно-исследовательские возможности, чтобы уже сегодня начать работу над ней. Думаю, если такое поручение политическое руководство даст, она может появиться в течение ближайших лет. Во всяком случае, я очень надеюсь на это.