Чем завершится эпоха мировой рецессии
2020 г. может заставить мир не раз услышать слово «рецессия». Рынки сдвинулись вниз. Ситуация в экономике Китая все чаще описывается как стремительное замедление. Причину часто приписывают к вирусу. Тем временем правительство декларирует новые меры поддержки занятости в розничной торговле, общественном питании, логистике, транспорте и туризме — зонах, где чаще всего проявляются кризисы. В страну снижается импорт. Все это после замедления роста в мировом хозяйстве в 2019 г. Приближается общий спад. Фото: depositphotos.com Под шум падающих рынков в конце января и начале февраля снова пошли разговоры о перманентном кризисе. О том, что экономика мира угодила именно в такой кризис, в последние годы говорили особо часто. Швейцарский финансовый аналитик Марк Шенэ даже так назвал свою книгу: «Перманентный кризис». Любопытно, но если в начале 2008 г., когда большой современный кризис еще только надвигался, модно было прогнозировать вялый рост экономики, то по истечении десяти с лишним лет рыночной нестабильности и нескольких рецессий вошла в обиход фантазия о непрерывности кризиса и его обострениях. Во всем этом верным является только перспектива обострения кризиса в мире. Но называть это новым кризисом не стоит. В своей книге «Капитализм кризисов и революций» автор статьи разбирает много ситуаций, похожих на современную, а главное — все они чередуются, круто меняя правила и технологии в мировом хозяйстве через каждые 20–25 лет. По сути, это кризисы смены длинных волн развития, тех самых волн Николая Кондратьева, открытых еще в начале XX в. Во время подобного нашему большого кризиса 1970-х гг. французский историк капитализма Фернан Бродель пошутил над практиками кейнсианской контрциклической политики, сказав: кризис-ураган они превратили в кризис-наводнение, не понимая даже, с чем имеют дело. Тогда — много десятилетий назад — кризис распался на волны; одна из самых неприятных волн ударила уже в начале 1980-х гг. Современный кризис тоже превращен в наводнение. Именно из-за этого один сокрушительный удар превратился в серию волн. В 2008–2009 гг. этот удар удалось сдержать, и кризис вернулся в 2013–2016 гг. Но и тут усилия регуляторов обеспечили оживление, и вот кризис — слегка напомнив о себе-спящем осенью 2018 г. падением рынков — вернулся в виде нового рыночного падения в начале 2020 г. Он, может быть, давно миновал бы, если б регуляторы меньше боролись с симптомами, а правительства выполнили требования экономических изменений без возражений. Все получилось сходным с тем, как это происходило в 1970-е гг. Между тем мы скорее переживаем тот кризис повернутым наоборот. И дело не в том, что тогда все началось с девальвации доллара в 1971 г. Мир движется от «свободной торговли» к сильному государству, роль которого как регулятора должна возрасти во внешней и внутренней торговле, производстве, развитии инфраструктуры и потребления со стороны домашних хозяйств. Это и есть то, чего требует современный кризис. Большой вопрос, могут ли все страны мира перейти к такой — неомеркантильной — политике, а страны глобального центра обесценить свои валюты, десятилетиями игравшие роль резервных валют? Еще один компонент диктуемого кризисом рецепта — континентальная интеграция с целью создания крупных рынков там, где это окажется возможным. А возможно это в Евразии, и процесс этот хоть и тяжело, но продвигается. Но что если проблемы в экономике Китая подтолкнут его руководство к более тесному и менее корыстному сотрудничеству с другими континентальными государствами? Нынешняя ситуация уже дает намек на то, что прежний подход не защитил КНР от кризиса. Конечно, коронавирус существует, но существует и падение прибыли китайских фирм, продолжавшееся весь 2019 г. Особенно важным оно является в промышленности. Но какую картину увидит мир после того, как борьба с вирусом и то, что она прикрывает, закончатся? Проблемы в Китае, как бы он ни укрывал информационно коронавирус, — продукт общего для мировой экономики плохого состояния. Причем последнее повышение цен на нефть легло тяжелым бременем на «развивающиеся рынки», небольшие государства полупериферии и периферии мирового капитализма. Увеличив издержки производства, повышенные сырьевые цены давили на потребление, и без того во всех странах поддерживавшееся в последние годы за счет кредитов. Все это происходило на фоне роста американского фондового рынка. Так, например, индекс S&P 500 из нижней точки декабря 2018 г. в 2350 пунктов шагнул в начале 2020 г. выше 3300 пунктов. Вне зависимости от того, удастся ли американским регуляторам на время президентских выборов удержать позитивный фасад на рынках и в экономике, многие страны могут в 2020 г. пережить рецессию — такое состояние кризиса, когда производство и продажи сократятся. Но надо помнить, что рецессия есть лишь способ фиксации проявлений кризиса, тогда как её и считают кризисом. Это неверно. Содержание кризиса — не в одних проблемах торговли и производства, но в повороте, который должна под его влиянием брать экономика. Речь, конечно, о таких больших кризисах, как современный, а не об обычных, только корректирующих рост. Сейчас об этом речь не идет. В России предвестником общего спада является снижение активности на рынке жилья после бума продаж в 2018 г. и вопреки мерам ЦБ РФ. Логично ожидать, что взлет продаж автомобилей в 2019 г. в текущем году обернется уменьшением показателя. Население в регионах остро ощущает нехватку средств и давление избыточных долгов. ЦБ будет снижать ключевую ставку и далее, действуя совсем не как в 2014 г., но экономика нуждается в большем. Социальные меры, анонсированные президентом, заработают позднее, уже после того, как 2020 г. преподнесет свои сюрпризы. Наконец, настоящий эффект от вложений в расширение региональной инфраструктуры будет скорее работать на ликвидацию последствий проблемного года. Мировой кризис, который объявляли закончившимся в 2009 г. и в 2016 г., на деле еще только должен завершиться. Проблемы 2020 г., видимо, будут последним в его истории шоком. Назначение этого шока в том, чтобы больше правительств (где-то и побуждаемых «низами») начали действовать по новым — неомеркантильным — законам. Здесь очевидно только одно: социально-экономическое напряжение общества в Северной Америке, Англии, ЕС и Японии будет наибольшим, хотя это может и не быть заметно на фоне проявлений кризиса в Евразии. Трансформация капитализма в его старых центрах идет очень тяжело в силу господства финансового бизнеса, стремящегося уйти от перспективы девальвации своих резервных валют и удешевлять рабочую силу лишь нажимом на нее в виде антисоциальных реформ. Видимо, полноценной трансформации экономической политики может в старых центрах и не случиться. Протекционизм будет нарастать, но не получится снизить издержки производства в нужном объеме. Это даст желанный для стран производственной полупериферии (вступивших в борьбу за роль новых центров и во многом ими себя ощутивших) шанс на использование диспропорций: оставшись производственной зоной, они будут опираться на спрос стран, которые сами 50 лет назад были индустриальными гигантами, но теперь больны «постиндустриальной экономикой». На деле же процессы в них слишком зависят от воли крупных финансовых структур. Напротив, в странах нового ядра процессы будут осуществляться в интересах прежде всего капитала производственного и торгового, но не банковского. Это-то и составит основу посткризисного ландшафта мира. А что власти крупных стран будут в срочном порядке принимать меры оживления спроса и производства — ясно и так. На это будут направляться немалые средства, но в контексте протекционизма, который пришел надолго. В результате малые экономики, где бюрократия годами упивалась своим суверенитетом (марионеточные режимы в счет не идут), должны будут искать сближения с крупными странами. В противном случае те будут развиваться, беспощадно оттесняя их с рынков, своих и дружественных, лишая выгод от транзита, офшорного оформления компаний и даже выгод дешевого производства, так как сбыта будет недоставать. Все это черты мира, идущего на смену миру «свободной торговли». Ныне в отношениях России, Белоруссии, Грузии и стран Прибалтики все более видны признаки перемен. Одни теряют транзит, другие — скидки на нефть, третьи — поток туристов. Попытки шантажировать Москву только ухудшают экономическую ситуацию малых стран. В новую эпоху крупные державы Евразии при унитарной и жесткой системе управления в них и объемных рынках смогут быстрее выйти из последней фазы кризиса, а значит, из кризиса вообще. При этом 2020 г. вовсе не обязательно будет для их экономик легким, в частности в Пекине должны будут найти новую модель сотрудничества с другими центрами капитализма в Евразии, которая бы обеспечила общую устойчивость роста, а не только выгоды для китайской торговли. В феврале-марте коррекция на рынках может предстать в более ясном виде — в форме отражения глубоких и давно накопленных проблем в мировой экономике. Но каким бы интенсивным ни оказалось развитие кризиса в 2020 г., мероприятия ведущих правительств мира (особенно новых евразийских лидеров) обеспечат условия для перезапуска роста, начала продолжительного подъема в экономике. Эпоха кризиса может завершиться в 2021 г., первые месяцы которого еще способны быть депрессивными во многих экономиках, если сам процесс развития новой волны кризиса не будет сдержан и развернется свободно. Важно и то, что правительства ряда ведущих стран понимают: старые методы борьбы с кризисом работать не смогут, нужно переходить к рецептам в неомеркантильном духе. Но это может случиться лишь там, где партия неолибералов будет отстранена от власти. Уже очевидно, что такое развитие событий намечается в России.
