Как ищут работу бывшие заключенные

Образ освободившегося человека в России ассоциируется с отсутствием выбора, привычкой к низкооплачиваемому труду и невозможностью защитить свои права. Анна Боклер поговорила с людьми, давно покинувшими места лишения свободы, о сложностях при поиске работы и о том, какие существуют варианты. Юрист проекта «Русь сидящая» прокомментировала ситуацию.

Как ищут работу бывшие заключенные
© Работа.ру

Руслан, курьер и сценарист

Я получил образование политолога, но, так как диплом защищал в 90-е, до ареста занимался только мелким бизнесом. За шесть лет срока связи подрастерялись, возвращаться было особо некуда. Понятно, что при всём желании я бы не смог устроить себе каникулы после тюрьмы: надо было искать ночлег и питание. Настроение было — в бой! Быстрее что-то делать, включаться в реальную жизнь. Я освободился в середине нулевых, получил деньги на плацкартный билет до города по месту прописки. Там в социальном отделе мне выдали 1300 рублей, после чего поехал в Москву. В зоне я несколько лет работал пекарем. Мне капали какие-то деньги на счет, но они были несопоставимы с зарплатами на воле, поэтому не было мысли копить. Тратил там же в ларьке: бублики, конфеты — вот, собственно, и всё. В широком смысле зона дала мне разные новые качества, но это больше про философию принятия жизни и себя — каких-то конкретных навыков для монетизации я не получил. Так что сначала я устроился уборщиком снега на территории больницы. Там платили 13 тысяч, но была подсобка и трехразовое питание. Это было вполне удобно на первое время, хотя я и не очень комфортно себя чувствовал, будучи по факту дворником — это тяжелая физическая работа. А меня пугало, что она затянется навсегда: всё-таки мало где еще можно было бы претендовать на условия пансиона. Поставил себе цель выйти из этой зоны комфорта. Как только накопил деньги на съем жилья — сразу же ушел работать курьером. И вот последние годы работаю в службах доставки. Зарплаты хватает на съем комнаты около конечной станции метро, еду и одну поездку на море в год.

Самое страшное — менять работы: несколько раз фирмы закрывались, и приходилось искать новое место. Никогда не знаешь, на сколько останешься без денег, — ходишь по собеседованиям, где-то проходишь, тебе говорят: «Всё хорошо, вы нам подходите, вечером перезвоним, завтра подпишете документы». Когда вечером не перезванивают, звонишь сам. «С вами всё отлично, но мы уже закрыли вакансию, простите». Всё становится ясно... Вероятно, где-то не проверяют, где-то умеют закрывать на это глаза.

Не могу сказать, что моя работа интересная. Целыми днями ездить по Москве в течение 15 лет — утомительно, но как-то пока на большее я не собрался. Я пишу сценарии, хочу начать подавать на конкурсы, чтобы как-то это монетизировать. В идеале я хотел бы получить грант на свой проект — сайт, где могли бы общаться люди с тюремным опытом по всему миру, помогать друг другу с работой, морально, в общем, наводить мосты. Если бы у меня была возможность что-то решать на уровне государства, вряд ли бы я попросил каких-то преференций для бывших осужденных, но искал бы инструменты для разбивания барьеров, которые замыкаются по периметру, когда человек пытается трудоустроиться.

Понятно, что у проблемы две стороны: доступ к базе судимости и отношение общества к судимым. Если честно, я после стольких лет на свободе, в нормальном, как говорят, обществе, уже не представляю каких-то глобальных изменений по второму пункту. А вот сделать базу менее доступной... Было бы замечательно, если бы ее могли просматривать только при трудоустройстве в специфические места, а не повсеместно.

Еще, конечно, было бы здорово иметь социальное сопровождение в России, чтобы на свободе ты сразу получал возможность проконсультироваться по работе и узнать о вакансиях, куда тебя возьмут с судимостью. Но понятно, что еще лучше было бы скопировать с некоторых других стран правило второго шанса — когда человека, судимого впервые, не касаются практически никакие ограничения после освобождения. Мне лично подходит исполнительский труд, при котором ставятся четкие задачи. Конечно, работе курьером я бы предпочел офис, работу менеджером, видимую карьерную лестницу. Но ни на что не жалуюсь, я как-то осел в Москве и живу по своим потребностям. Мне действительно становится страшно, когда смотрю на ситуацию в масштабах страны. Разговаривал на днях с охранником из городского сада, ну, из тех, которые ходят в форме, напоминающей камуфляж, и следят за порядком. Он говорит, что работает за полторы тысячи в сутки, а чтобы эти деньги довезти обратно, в регион, вынужден брать с собой картошку, соленья, крупы. Мне один священник недавно сказал: «Видишь, нормальные здоровые люди не нужны обществу, а что про вас говорить?» В этом можно усматривать дискриминацию, но он ведь действительно сказал то, что видит…

Екатерина, бармен, домохозяйка

Мой младший сын родился в Тагиле, в колонии, где я отбывала срок. Конечно, это событие и определило всю мою дальнейшую деятельность на зоне. Я работала на «промке» (промзоне. — Прим. ред.), но из-за серьезных проблем со зрением не могла шить — занималась чисткой вещей. Там у меня была зарплата 100 рублей в месяц, с них 40 рублей уходило на оплату адвокатских исков, остатки копить мне, конечно, не приходило в голову — старалась что-то купить ребенку. Пособий на ребенка не полагалось, по крайней мере администрация не дала написать на это заявление. Как мы потом поняли, деньги на наших детей получала администрация. На что они расходовались, я могу только догадываться. Подгузники и одежду присылали разные фонды в качестве гуманитарной помощи, а детское питание было прозрачным, без запаха молока, — я не предполагала, что оно может быть такой консистенции; грудью кормить запрещалось. Подросшим детям давали ту же баланду, что нам, только перетертую. Понятно, что все, у кого водились деньги, старались что-то докупать детям, пронести гостинцы можно было только нелегально, в час встречи с детьми, — думаю, не надо объяснять, в чем именно проносили.

Еще работала в прачке, устроилась забесплатно стирать детские вещи — там из-за угла можно было заглянуть в детскую комнату. Третья работа была неформальная — мытье общих территорий. Соглашаться на это считалось позорным, и меня по этому поводу сильно унижали в колонии. Я понимала, что если не буду делать грязную работу, то меня и моего ребенка кормить никто не будет, — терпела.

Конечно, это была работа не за наличные деньги, просто все скидываются чем могут — пряники, сушки. Какой-никакой прикорм ребенку был — всё же со свободы нам никто не помогал. На дорогу домой нам выдали 800 рублей. Но дома как такового не было, так что первое время жила в приюте для матерей в трудной ситуации. Там периодически предлагали работу сиделкой у пожилых людей, я бралась. Потом удалось получить материнский капитал и купить квартиру в дальнем пригороде, удалось вернуть из детдома (забрали на время срока) старшего сына. До колонии я работала барменом и официанткой в разных общепитах. Сейчас сижу дома с детьми. Регулярно откликаюсь на разные вакансии, недавно мне отказали даже в месте технички на заводе, назвав причиной судимость.

На свободе чувствуешь себя изгоем, когда постоянно тыкают в твой опыт, в какой-то момент я даже приняла решение больше не скрывать и не замалчивать эту тему — всё равно город маленький, а перед всеми постоянно оправдываться нет ресурса. Тема слишком стигматизирована, чтобы тебя воспринимали адекватно, поэтому прозрачность базы судимости особенно причиняет неудобства.

Параллельно поискам работы, естественно, пытаюсь устроить младшего сына в садик. На этом круг замыкается: прививочный сертификат остался в колонии, и, хотя я регулярно отправляю запросы, получить его не можем. Это, пожалуй, самая страшная из проблем, потому что потом нас ждет школа, где тоже попросят сертификат...

Андрей Курьянов, занимается строительным бизнесом

Есть собаки, предпочитающие ошейник, нося который они обеспечены едой, — другие предпочитают быть голодными, но свободными. Так и люди. Я со студенчества понимал, что не буду работать на зарплату. Сначала взял в аренду автомойку, первым у себя в городе стал мыть машины. Потом были страховая компания и ночной клуб. Важным проектом стали медиапродукты. Я делал музыкальный глянец про «Общественное российское телевидение», был креативным директором журнала. Потом в моей жизни случились три тюремных срока. За время первого журнал оказался в точке невозврата, и я подался в строительство. У меня было техническое образование, но не хватало практических навыков — устроился помощником директора в строительную фирму к друзьям и всему учился. Через два года снова попал в тюрьму, после выхода нужно было продолжать развиваться. Получил специальность по оценке бизнес-недвижимости, во время учебы работал грузчиком на переездах — был такой необходимый этап для развития своего дела. Мы с товарищем организовали производство металлопластиковых конструкций. Дело стало достаточно прибыльным, и на нас подсели менты. Заводили разговор о том, что надо делиться, после которого я попал по 228-й (два предыдущих раза были по этой же статье). Если ты куришь траву, то в любом случае либо несешь ее до дома — хранишь, либо делишься — распространяешь. То есть понятно, что формально у полиции были основания на арест, но параллельно забрали бизнес…

Я бы не сказал, что зона у меня отняла возможности карьеры, — в любом случае мне было интересно именно предпринимательство. Понятно, что в собственных проектах судимость не может быть преградой. Еще, конечно, мне повезло с эпохой, в которую живу: начало моей карьеры пришлось на 90-е. Родись я лет на 15 раньше — и встраиваться в систему было бы куда сложнее.

Говорю про себя, что получил три высших образования на светлой стороне и три высших образования на темной стороне. На светлой стороне я выбрал направление и структурировал его: получил специальности по журналистике, инженерии и промышленно-гражданскому строительству, оценке бизнес-недвижимости. На темной стороне — я просто не отказывался от возможностей, которые выпадали. В Омской области я приобрел навыки тьютора. Это был проект фонда «Врачи без границ», курс «Равный обучает равного», профилактика инфекционно-вирусных заболеваний в местах лишения свободы. Проходило два-три семинара в год, приезжали тренеры, с которыми мы изучали тему и учились сами разрабатывать семинары. Когда ты понимаешь, как строится тренинг, ты можешь провести занятие на любую тему, так что это невероятно полезный навык. Потом мы сами обучали этому курсу других заключенных и проводили тренинги среди них. В последний срок я снимал фильм («25 шагов», Андрей Курьянов. — Прим. автора) о колонии, в которой находился, — это была инициатива администрации. Так что удалось изучить съемку и монтаж. Я не занимаюсь напрямую тренингами и авторским кино, но в любом случае это теперь часть меня, то, что в какой-либо форме я использую в жизни и работе. После третьего срока у меня родилась дочка. Друг дал мне проект — руководить строительством дома: семь подъездов, 22 этажа. На раздумья особо не было времени, закончился этот проект — появились следующие. Потом организовал свое дело, пока копил — развозил пиццу, таксовал. Конечно, в основном через знакомых. Мне кажется, друзья, контакты значат очень много: когда у тебя нет коммуникаций, ты находишься в вакууме, даже если формально ты не в тюрьме. Я рад, что не было какого-то перерыва после зоны, мне важно было скорее оказаться в реальной жизни. Свобода для меня — это ответственность: чем больше ответственности на себя берешь, тем свободнее становишься.

Марина Клещёва, актриса Театра.doc

Я живу в Серпухове — город маленький, все всё вроде знают. Но у людей обычно как? Тебя не будут спрашивать: «За что сидела?» — всё проще: если сидела, значит, должна воровать. С наемным трудом было плохо, в итоге открывала свои ИП — ларьки, магазины. К торговле всё же надо иметь предрасположенность, у меня часто случались недостачи, которые не получалось проконтролировать, так что с этим я закончила.

Ты идешь туда, где не будут проверять твое прошлое: ларьки, палатки. Работаешь за хлеб.

Я освободилась из колонии в начале нулевых. Мне дали материальную помощь на первое время — я была лауреатом «Калины красной», участвовала в театре. Театр.doc к нам приезжал в колонию, мы с волонтерами ставили несколько спектаклей: «Король Лир», «Мнимый больной», — они брали у нас интервью, проводили свои спектакли. Это было то общение, которого не хватает в колонии людям, которые хотят жить. Но, выходя, мы понимали, что наше творчество нужно только в колонии. Со всеми случается синдром ГУЛАГа: вечно ищешь работу, слышишь разговоры за спиной, у тебя появляются комплексы, находишь соответствующих партнеров... В итоге все закомплексованы — и идут к другому криминалу. Через 12 лет мне позвонили из Театра.doc: Лена Гремина предложила сыграть спектакль про свою жизнь («Лир-Клещ», Марина Клещёва в роли самой себя, режиссер — Варвара Фаэр. — Прим. автора). Тогда я села и подумала: или я буду по жизни переться с этим шлейфом и мной будут вытирать полы, или я сейчас выйду и скажу всё как есть. Я вижу обратную связь — это снимает комплекс, дает знание, что у меня есть своя миссия. Понятно, что игра в театре — это не про деньги. Спасает кино: снимаюсь в фильме, потом растягиваю гонорар на полгода, жду следующих проектов. А Театр.doc дал мне гораздо больше, чем материальное: произошла переоценка ценности, я ловлю, действительно ловлю кайф здесь.

Мне пишут иногда люди: «Кто выпустил тебя на сцену, иди откуда вернулась». А другие, наконец, начинают видеть людей, а не номера статей за их преступления — в этом, пожалуй, и есть моя роль.

Еще устроилась недавно в охрану в Серпухове. На подработку, моими сменами закрывают форс-мажоры. Вот, с вечера вышла на смену, а утром приехала в Doc. Чем закончится, не знаю...

Ольга Подоплелова, юрист в «Руси сидящей»

(неправительственная организация, оказывающая помощь людям, столкнувшимся с пенитенциарной системой)

Закон действительно ограничивает возможности трудоустройства в нескольких сферах деятельности для людей с судимостью. Это, например, педагогика и банковская работа. В таких случаях отказ в трудоустройстве будет соответствовать действующему законодательству; насколько это реально необходимая мера — отдельный вопрос. Когда человек освобождается и в течение длительного времени пытается устроиться на работу в «разрешенную» сферу, а его не берут после проверки на судимость — это незаконно и является своего рода дискриминацией. В такой ситуации можно попытаться открыть гражданский иск, но на деле это сложно. Нужно получить от работодателя справку, где будет указана именно эта причина, а обычно всё же формально пишут любую другую. В первую очередь это проблема стереотипов и предубеждений, которые существуют в отношении бывших заключенных. Я считаю, что важно в целом работать с восприятием людей и юридическими методами создавать для работодателей стимул брать на работу людей с тюремным опытом. В «Русь сидящую» мы получаем запросы о помощи с трудоустройством — с другой стороны, мы получаем иногда предложения от работодателей, которые, на наш взгляд, не подходят, так как не соблюдают минимальные условия труда. Предлагают вахты на севере России, пятидневка с 12-часовыми сменами за 30 тысяч в месяц.

Мне кажется, это оттого, что образ освободившегося человека (к сожалению, отчасти справедливо) отчетливо ассоциируется с отсутствием выбора, привычкой к низкооплачиваемому труду и невозможностью защитить свои права.

Естественно, мы не можем такое рекомендовать людям. Насколько я знаю, бывают проблемы даже с получением пособия по безработице, когда человек, освободившись, не может предоставить справку с последнего места работы, хотя на деле пособие предусмотрено для каждого неработающего гражданина. Это немного абсурдная ситуация: человеку после долгого отсутствия на свободе необходимо разобраться в бюрократических моментах, но для этого не предусмотрено специального сопровождения, как будто просто удобнее его вытеснить и ни с чем не разбираться. Мне кажется, что пенитенциарная система в целом нуждается в большой реформе: выход из мест лишения свободы — это тот момент, к которому должна идти подготовка с самого попадания человека в учреждение. Если мы говорим про систему труда, то хотелось бы, чтобы условия работы были приближены к условиям на свободе, чтобы было охвачено больше профессиональных сфер, в идеале — чтобы у людей, которые готовятся к выходу, была возможность работать на внешних предприятиях. Сложно не заметить, что во многом нынешние места лишения свободы функционируют по образцу советских трудовых лагерей. Так что для фундаментальных перемен стоит работать над выведением системы труда в местах лишения свободы из-под ведения ФСИН.

Текст: Анна Боклер Редактор: Ирина Филатова Корректор/литредактор: Варвара Свешникова Фото Андрея Курьянова из его личного архива Фото Марины Клещёвой из театрального фотоблога Елены Коноваловой Обложка: igor kisselev/Shutterstock