300 лет назад указом Петра I была введена в действие "Табель о рангах"

300 лет назад, 4 февраля 1722 года (24 января по старому стилю) императорским указом Петра I была введена в действие "Табель о рангах всех чинов, воинских, статских и придворных, которые в котором классе чины; и которые в одном классе, те имеют по старшинству времени вступления в чин между собою, однако ж воинские выше прочих, хотя б и старее кто в том классе пожалован был". Все это длинное витиеватое название в духе XVIII века обычно опускается, и говорят просто о "Табели о рангах". К этому акту административно-бюрократического рвения и явления высшей воли всесильного монарха историки относятся по-разному. Кто-то склонен в этом вопросе упирать на чудачества Петра, никогда не получавшего систематического образования и с детства продолжавшего "играть в солдатики", подчас самолично придумывавшего, иногда "с нуля", звания для каждого чина, заносившего все это в особую таблицу (отсюда, собственно и "табель"), прописавшего все переходы со ступени на ступень, дотошно указавшего, кто как к кому отныне должен обращаться, даже сколько необходимо тратить денег на приобретение сукна для того или иного мундира: первым пяти чинам полагалось четыре рубля за аршин, следующим трем — по три рубля, остальным — по два... Над окончательной редакцией указа вместе с Петром корпели сенаторы Гаврила Головкин, Яков Брюс, а также генерал-майоры Михаил Матюшкин (троюродный брат Петра I) и Иван Дмитриев-Мамонов. Военная и Адмиралтейская коллегии прислали целый ряд замечаний, в том числе об окладах, о введении в эту систему древних русских чинов и устранении пункта о штрафах за несоблюдение правильного статуса на службах в церквях, однако все эти замечания были оставлены без рассмотрения. Присвоение всех прежних чинов и званий решительно прекращалось, хотя уже существующие их обладатели их не лишались — разного рода постельничие, сокольничие, ключники, стряпчие и т.п. постепенно исчезали. Подобное внешнее переучреждение прежних званий, казалось, естественным образом вставало в ряд с самоличным императорским отрезанием бород боярам, собственноручным выдергиванием им зубов, посещением анатомических театров со свитой, где особо брезгливым было велено зубами отрывать плоть от препарированного трупа, сменой празднования Нового года и устройством "Всешутейшего, всепьянейшего и сумасброднейшего собора" для ближайших сподвижников. Внимание Петра к процедурам, которые, по идее, никак не должны касаться монаршей особы, порой доходила до абсурда. В его бесчисленных указах могли содержаться точные инструкции относительно того, как класть печи, смолить лодки, жать рожь и хоронить покойников. В том же ряду странноватых царских затей виделось и давнее "Великое посольство" 1697 года, которое номинально возглавлял Франц Лефорт, но в состав которого входил "обычный" урядник Преображенского полка Петр Михайлов, отправившийся в числе прочего постигать плотницкое и кораблестроительное искусство на голландских верфях. "Инкогнито" русского царя открылось почти сразу же и в дальнейшем оставалось лишь тайной Полишинеля, никакие особые секреты и инженерные хитрости ему там не открылись, однако царь с готовностью откликался, когда простые корабельщики обращались к нему как к "плотнику Питеру" или "баасу Питеру" (мастеру), терпеливо снося жесткие выволочки, если "косячил" на производстве, а превыше всего еще долго ценил "честно заработанное" звание бомбардира — мелкого артиллерийского чина в своих "потешных" войсках. В каком-то смысле и "Табель о рангах" видится порой одним из проявлений подобного мелочного рвения и внезапной дотошности, однако ее суть и последствия введения на просторах огромного государства оказались значительно глубже. Альтернативный взгляд видит в "Табеле о рангах" всепроникающую и последовательную европеизацию русского общества — ведь это был далеко не первый опыт Петра в этом направлении, к тому же вполне органичный в свете новых веяний в реформируемом государстве. Руководствовался Петр, несомненно, европейским опытом: в частности, шведским, французским, прусским и датским. Прообраз новой системы начинал складываться задолго до учреждения "Табели о рангах"; еще в записке Петра I от 18 (29) декабря 1713 года указывалось: "Выписать из шведских и прочих порядок градусов всех чинов, кроме воинских". Впрочем, полной аналогии с европейцами, конечно, не получилось. В Европе подобные системы складывались долгим естественным путем в результате сложной эволюции и никогда не были столь радикально оторваны от наследственных прав и имущественного ценза. В допетровской России тоже уже присутствовала своя структура званий и государственного управления, хотя и гораздо менее изощренная. Московские приказы сочетали в себе разные, порой весьма запутанные функции, смешивая территориальные, отраслевые и сословные полномочия, а малосвязанные с ними учреждения на местах — приказные избы — выполняли в основном функции канцелярий местных воевод, получивших в управление определенные уезды. Состав приказных служителей, "ведавших" теми или иными "делами", поручаемыми им соответственно "приказам" государя, формировался прежде всего из городского населения, способного читать, писать и считать, — зачастую это были дети священнослужителей, отсюда и категории дьяков и подьячих — служителей в "приказах". Важнейшей особенностью этих "проточиновников" низшего уровня и коренным отличием их от служилых людей в армии было то, что им, как правило, государство не платило жалованья, они "кормились от дел", то есть на вполне законных основаниях брали подношения просителей. В результате такая "гражданская" служба для "грамотеев" среди знати считалась занятием весьма сомнительным, даже грозила порой утратой чести. Однако управляющие этими приказами, разумеется, и наделялись немалыми окладами, и выносились в особую категорию "приказных". Так или иначе, реформа, проводимая Петром, давно назрела, и при всей ее внешней "искусственности" была делом отнюдь не шутейным. Более того, лишь в слегка подновляемом виде петровская система продержалась почти 200 лет — до 1917 года, когда гражданские чины были отменены при вступлении в силу "Декрета об уничтожении сословий и гражданских чинов", ну а в армии и на флоте ее явные отголоски видны до сих пор, несмотря на революционные попытки "уравнения всех военнослужащих в правах", как гласил соответствующий декрет Совнаркома, вступивший в силу в декабре 1917 года, или "Декрет о демократизации флота", изданный наркомом по морским делам Павлом Дыбенко в январе 1918-го. Безусловная прогрессивность введенной петровским указом "Табели" состояла в превращении дворянства в открытое и социально мобильное сословие, что способствовало дальнейшему общественному развитию в Российской империи, быстро проявившемуся интересу высших классов к образованию и построению военной или гражданской карьеры. В некотором смысле "Табель" давала и реальную возможность выдвинуться самым талантливым людям из низших сословий, но, разумеется, не из крепостных (тут можно говорить лишь о редких исключениях). Более того, служба для дворян становилась абсолютно обязательной. Третий пункт указа так и гласил о его целях: "Дабы тем охоту подать к службе и оным честь, а не нахалам и тунеядцам получить". Согласно законодательству Петра I, дворяне обязательно должны были служить, и так продолжалось вплоть до обнародования в январе 1762 года, во время непродолжительного царствования Петра III, "Манифеста о вольности дворянства". Основные положения этого манифеста продублировала в "Жалованной грамоте дворянству" 1785 года Екатерина II, однако в некоторой степени это все дезавуировал Павел I. Однако и после формального освобождения дворян от обязательной службы те, кто никогда не служил, оставались как бы "не совсем полноценными", "недорослями" даже в весьма солидных летах, подвергались всяческим ограничениям сословных прав. В петровском же пояснении к самой "Табели" прямо и незамысловато говорилось: "Мы для того никому никакого ранга не позволяем, пока они нам и отечеству никаких услуг не покажут и за оные характера не получат". Дворянские дети начинали службу с самого нижнего чина, притом должны были обладать необходимым образованием и иметь соответствующий патент. Таким образом, дворянство по своей сути становилось синонимом служилого сословия и изначальная знатность сама по себе не должна была давать никаких дополнительных прав. Указ предусматривал даже штраф в размере двухмесячного жалованья для тех, кто "выше своего ранга будет почести требовать, или сам место возьмет выше данного ему ранга", и наоборот, для тех, кто уступит положенное ему место, хотя бы и в церкви. К получившему высокий чин сыну мещанина или священника положено было обращаться "ваше превосходительство" или даже "ваше высокопревосходительство", тогда как рано вышедший в отставку подпоручик знатной фамилии мог рассчитывать лишь на начальное "ваше благородие". Ранг дворянской жены приравнивался к рангу мужа, а дочери стояли на четыре ранга ниже отцов. Предусматривалось также некоторое превосходство военных чинов над соответствующими им гражданскими (при прочих равных условиях) и приобретение потомственного дворянства при выслуге достаточно высокого чина либо личным пожалованием монарха, однако со временем условия приобретения этого потомственного дворянства ужесточались, поскольку деревень с крестьянами на всех быстро расплодившихся дворян, естественно, не хватало. Петр прежде всего мечтал о "регулярном государстве", устраиваемом не столько в личных интересах самодержца, сколько для "общего блага", которое, впрочем, в те годы в общественном сознании прочно сливалось с благом всего государства. За одним лишь исключением общественное положение служащих лиц определялось отныне их чином, а не "породой". Император все же предусмотрел "лазейку" в своей системе для своей собственной семьи. Члены императорской фамилии в "Табели о рангах" становились исключением, князья императорской крови при любых условиях имели преимущество над всеми прочими "высокими служителями российского государства". Выстраивание четко структурированной и регламентированной "вертикали власти", с одной стороны, несло с собой какую-то высшую справедливость, новую рациональность и пользу отечеству, с другой — превращало всех в винтики единой государственной и донельзя забюрократизированной машины с рекордным количеством чиновников и военных, во многом лишало общество гибкости, альтернативы и сугубо частного существования. В России невозможно было представить такого явления, как богемный квартал Монмартр в Париже, где бедные, но независимые художники творили бы в свое удовольствие и создавали высокое искусство. Народившаяся спустя какое-то время и по-своему уникальная русская интеллигенция, не имевшая непосредственного отношения ни к служилому дворянству, ни к народу, формировалась не как группа образованных профессионалов-интеллектуалов в западном смысле, а как нечто, оказавшееся по собственной инициативе где-то вне регулярной системы. К тому же Петр в своем строительстве "регулярного государства" систематически уничтожал даже те начатки и остатки самоуправления и выборных начал, которые сохранялись до него, не говоря уж о создании чего-то нового в этом духе. Его идеалом оставалась пусть и по-своему эффективная и "хорошо ранжированная", но изначально не очень живая система. По ней сверху вниз спускаются приказы, снизу идут доклады и отчеты. При этом она нуждается в постоянном внешнем присмотре и вмешательстве, а временами даже решительном реформировании, избегая при этом какой-либо саморегуляции. В некотором смысле этим бюрократическим наследием петровской эпохи видится и Советский Союз, и нынешняя Российская Федерация.