Меркель: «чтобы Европа выжила, нужно, чтобы выжила ее экономика» (The Guardian, Великобритания)

В связи с тем, что 1 июля председательство в Совете Евросоюза переходит к Германии, канцлер Германии Ангела Меркель дала интервью изданию Guardian и пяти другим европейским газетам — немецкой Süddeutsche Zeitung, французской Le Monde, испанской La Vanguardia, итальянской La Stampa и польской газете Polityka. В ходе этого инетврью она рассказала об экономической реакции Европы на пандемию коронавируса, о ее позиции касательно переговоров по Брекситу и о глобальных вызовах со стороны Соединенных Штатов, России и Китая. - Место председателя в Совете Евросоюза переходит к Германии в момент беспрецедентного кризиса. Давление огромно. Ожидается, что Германия расставит все по своим местам. Насколько сильно вы нервничаете? — После моего прихода на пост канцлера Германия первый раз стала председателем Совета Евросоюза в 2007 году. Непосредственно перед этим Франция и Нидерланды отвергли Конституционный договор Евросоюза, и мы поставили перед собой задачу разработать новый договор. И мы преуспели в этом вопросе. Потом начался международный финансовый кризис, колебания евро и проблема беженцев — то есть трудные времена не являются для нас чем-то новым. Мы снова и снова убеждались, что Европа пока не стала достаточно устойчивой перед воздействием кризисов. В условиях кризиса еврозоны у нас не оказалось нужных инструментов для того, чтобы выступить с адекватным ответом. Приток беженцев в 2015 году продемонстрировал недостатки европейской системы предоставления убежища. Теперь пандемия коронавируса заставила нас столкнуться с вызовом беспрецедентных масштабов. Она нанесла удар по всем нам, не делая никаких различий. С одной стороны, она прервала период положительной динамики экономического развития во всех странах-членах Евросоюза. С другой стороны, она совпала по времени с двумя мощными разрушительными феноменами нашего времени — изменением климата и цифровой революцией, — которые быстро меняют наши жизни и наши экономики независимо от вируса. Я сосредоточилась именно на этих моментах. - Учитывая большое количество различных кризисов, можно ли говорить, что на кону стоит выживание Евросоюза? — Вместо того чтобы слишком часто задавать этот вопрос о выживании Евросоюза, нам стоит продолжать выполнять свою основную работу. Поддерживать сильный внутренний европейский рынок и сохранять единство на мировой арене — в интересах всех стран-членов блока. В такой выходящей за рамки привычного ситуации я надеюсь на то, что все члены блока искренне заинтересованы в тех вещах, которые нас объединяют. - Этот кризис затронул не только Европу. Весь мир сейчас сражается с пандемией и различными политическими демонами. — Именно так. Кроме того, в настоящий момент тон международных дискуссий является достаточно грубым. После финансового кризиса 2008 года возникло повальное увлечение мультилатерализмом. Тогда страны Большой двадцатки стали проводить встречи на уровне глав государств, и страны стремились выступать с единым ответом. Но сегодня все иначе. Сегодня мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы помешать самим себе скатиться к протекционизму. Если Европа хочет, чтобы ее слышали, ей нужно показать хороший пример. Я на это рассчитываю, хотя у меня нет никаких иллюзий касательно того, насколько тяжелыми будут переговоры. - Ваше предложение по созданию фонда восстановления было существенной уступкой южным странам. Какие реформы вы рассчитываете увидеть в обмен на это? — Я не считаю, что нам следует говорить о «северных» странах, «южных» странах или о «восточных» европейцах. Это сродни попыткам рассматривать ситуацию в черно-белых тонах. Мне хотелось бы, чтобы каждый из нас старался ставить себя на место другого и рассматривать проблемы с разных точек зрения. - Группа стран, которую называют «четверкой бережливых» заняла оборонительные позиции. Почему Германия покинула «лагерь осмотрительных»? — В Италии и Испании, к примеру, пандемия коронавируса превратилась в тяжелое бремя для их экономик и для их систем здравоохранения, а также в тяжелое испытание в эмоциональном смысле — из-за огромного числа умерших. В таких обстоятельствах единственный правильный путь для Германии — это думать не только о себе и быть готовой к незаурядному акту солидарности. Руководствуясь именно этой идеей, мы с президентом Франции Эммануэлем Макроном выдвинули наше предложение. - Увеличение уровня долга — это радикальная перемена для Германии. Что случилось с канцлером, который прежде жестко контролировал финансовые ресурсы? — В условиях кризиса подобных масштабов каждый из нас должен делать то, что необходимо сделать. В нынешней ситуации нам необходимо сделать нечто экстраординарное. У Германии низкий коэффициент долга, и в нынешней экстраординарной ситуации она может позволить себе немного увеличить свой долг. Для нас также очень важно удержать эту программу в рамках европейских соглашений. Мы нашли способ сделать это. Разумеется, все это отвечает и нашим собственным интересам. Германия заинтересована в сильном внутреннем рынке и в том, чтобы страны Евросоюза еще больше сближались друг с другом, а не отдалялись. Как и прежде, то, что хорошо для Европы, хорошо и для нас. - Фонд восстановления породил довольно странную гармонию. Неужели эти деньги способны приглушить такие реальные проблемы, как набирающий мощь национализм и латентный популизм? — Фонд восстановления не может решить все проблемы Европы. Но его отсутствие может усугубить наши проблемы. Экономическое здоровье Европы может оказывать влияние на множество аспектов. Чрезмерно высокий уровень безработицы в той или иной стране может привести к политической дестабилизации и, соответственно, повысить уровень угрозы для демократии. Чтобы Европа выжила, нужно, чтобы выжила ее экономика. - Может ли фонд восстановления породить движение в сторону создания Соединенных Штатов Европы? — Я рассматриваю этот фонд как уникальный ответ на уникальную ситуацию. Если бы мы хотели изменить фундаментальные аспекты управления бюджетом Евросоюза или, к примеру, наделить его правом собирать налоги, тогда нам пришлось бы вносить поправки в соглашения. Это в свою очередь изменило бы статическое равновесие между сферой полномочий и контролем. Я уверена, что эта тема будет обсуждаться в будущем, но это необходимо делать с осторожностью. В нынешней ситуации у нас нет возможности ждать, пока в соглашения будут внесены какие-то поправки. Мы должны быстро реагировать на пандемию. - Считаете ли вы, что [министр по экономическим вопросам Испании] Надия Кальвиньо (Nadia Calviño) станет хорошим председателем Еврогруппы? В настоящее время министры финансов обсуждают этот вопрос. Не секрет, что немецкое правительство поддерживает кандидатуру Надии Кальвиньо. Но окончательное решение будет принимать Еврогруппа. Я всегда радуюсь, когда женщины получают ведущие политические роли, и во главе Еврогруппы никогда не стояла женщина. Но это не мое решение. Решать будет Еврогруппа. - Стоит ли Италии использовать то, что может предложить Европейский стабилизационный механизм? — Это должна решать Италия. Мы создали эти инструменты посредством Европейского инвестиционного банка — Европейский стабилизационный механизм с его кредитными линиями и схемой обеспечения временной занятости. Ими может воспользоваться любой. Мы не для того создавали их, чтобы ими никто не пользовался. - Вы являетесь последним главой правительства из поколения 1989 года. Вы хорошо помните восточный блок и воссоединение Европы. Может ли быть так, что европейские страны сейчас отдаляются друг от друга, несмотря на все усилия, прилагаемые в связи с пандемией? Смогут ли более молодые главы правительств найти общий язык? — Премьер-министр Венгрии Виктор Орбан тоже уже вел активную политическую деятельность в 1989 году. Тогда либеральный демократический порядок одержал триумфальную победу над диктатурой социализма и коммунизма. Но это была лишь часть реальности. Конфликты вспыхивали на западе Балкан, а позже и в исламском мире. Китай постепенно превращался в крупную экономику. Действительно, пример Китая показывает, что даже недемократическое государство способно достичь экономического успеха, и это является серьезным вызовом для наших либеральных демократий. Потом возникла угроза исламистского терроризма — в первую очередь это теракты 11 сентября 2001 года в Соединенных Штатах. Добавьте сюда то разочарование, которым обернулась арабская весна. Коротко говоря, пока нам не удалось предоставить стопроцентное доказательство того, что либеральная система в конечном счете одержит верх. Это меня беспокоит. - Разве Европа не пожала плоды своей революции? — И да, и нет. С одной стороны, с 1989 года мы пережили невероятную историю успеха, но, пребывая в эйфории, не смогли полностью осознать, какой след оставили диктаторские режимы за 40 лет после Второй мировой войны. После национал-социализма и Второй мировой войны во многих странах Восточной Европы начался второй период диктатуры. У стран Восточного блока было всего несколько лет на то, чтобы выработать собственную национальную идентичность. Поэтому лишь позднее они подверглись процессам, которые долгое время были частью нормальной жизни в западных странах. Множество молодых стран, вступивших в ЕС, разделяют наш энтузиазм в отношении Европейского Союза как дела мира, с одной стороны, но проявляют скептицизм по отношению к Европе — с другой. Нам нужно развивать понимание. Я вижу свою работу как работу для самоопределяющейся, либеральной Европы, основанной на фундаментальных правах личности. - При всем уважении к различиям исторического опыта, где вы проводите черту, за которой главенство закона считается нарушенным? — Мы, конечно, будем говорить о вопросах, связанных с верховенством права. Отличительной чертой демократии является то, что любая оппозиция должна иметь справедливый шанс вернуться к власти. Оппозиции должен быть гарантирован четкий набор прав, начиная с соответствующего времени выступлений в парламентах и, по крайней мере, такого же количества эфирного времени от общественных вещателей и заканчивая независимой судебной системой и соблюдением демократических правил. - Является ли в настоящий момент европейское законодательство нарушением национального законодательства — или наоборот? Разве европейская правовая система в конечном счете не должна иметь больший вес, чем национальная? — Нельзя сказать, что эта тема никогда не обсуждалась до того, как Федеральный конституционный суд вынес свое решение в отношении Европейского центрального банка. Без сомнения, европейское право имеет приоритет над национальным правом — но это не говорит нам, где начинается и заканчивается сфера европейского права. Суть Европейского Союза заключается в передаче полномочий государствами-членами. В пограничной области между сферами юрисдикции Национального и европейского права могут возникнуть трения, если европейский уровень определяет свои границы шире, чем, например, немецкий парламент. Это то, что мы видим в случае с ЕЦБ. Если Конституционный суд признает, что право было нарушено, он обращается в Европейский суд и просит пересмотреть это решение. До сих пор все разногласия были улажены. Теперь у нас конфликт. Такова природа зверя, поскольку национальное государство всегда сможет претендовать на определенные полномочия, если только все полномочия не будут переданы европейским институтам, чего, конечно же, не произойдет. - Президиум хотел найти совместную стратегию для работы с Китаем. Это все еще реально? — Из-за пандемии мы не можем провести саммит с Китаем в сентябре, как планировалось. Но мы намерены провести его позже. Его цель-развитие отношений между ЕС и Китаем. У нас есть общие интересы, например, сотрудничество в борьбе с изменением климата. Мы уже некоторое время ведем переговоры об инвестиционном соглашении, но в реальности не продвигаемся вперед в этом направлении. Мы должны обсудить нашу политику развития в Африке, где Китай в некоторых областях пошел другим путем. В то же время саммит заставляет нас выработать совместную европейскую позицию в отношении Китая. Это нелегкая задача. Мы должны разработать политику, которая отражала бы наши интересы и ценности. В конце концов, уважение прав человека, главенство закона и наша озабоченность будущим Гонконга стоят между Китаем и нами и рассматриваются открыто. - Неужели Китай ставит под сомнение западные, демократические ценности Европы? — Мы должны начать с того, что сделаем все возможное, чтобы стать политически устойчивее. Мы должны держаться вместе, как европейцы, иначе мы только ослабим себя. Китай стал глобальным игроком. Это делает нас партнерами в экономическом сотрудничестве и борьбе с изменением климата, но также и конкурентами с очень разными политическими системами. Не разговаривать друг с другом — это, конечно, плохая идея. Нет-интернет-выходе Великобритании ожидается в конце года. Будет ли это для вас личным поражением? Реклама Нет. Разумеется, в интересах Великобритании и всех государств-членов ЕС было бы добиться упорядоченного ухода. Но это может произойти только в том случае, если этого хотят обе стороны. Важно не то, чего мы хотим, а то, что перед нами реальность, то есть прежде всего то, чего хочет Британия. С премьер-министром Борисом Джонсоном британское правительство хочет определить для себя, какие отношения оно будет иметь с нами после ухода страны. Тогда ей, конечно, придется жить с последствиями, то есть с менее тесно взаимосвязанной экономикой. Если Британия не хочет иметь норм, касающихся окружающей среды, рынка труда или социальных стандартов, которые сравнимы с нормами ЕС, наши отношения будут менее тесными. Это будет означать, что она не хочет, чтобы стандарты развивались параллельно. Мы должны отказаться от идеи, что именно мы должны определить, чего хочет Британия. Это Британия должна определить-и мы, ЕС-27, ответим соответствующим образом. Соединенные Штаты также спешат ослабить свои связи с Европой. Президент Трамп критикует Германию и хочет вывести войска. Вас впечатлила эта угроза? Мы считаем, что альянс представляет огромную ценность для каждого из его членов. Мы в Германии знаем, что мы должны больше тратить на оборону; мы добились значительного увеличения расходов в последние годы, и мы будем продолжать идти по этому пути для укрепления нашего военного потенциала. Американские войска в Германии помогают защищать не только Германию и европейскую часть НАТО, но и интересы Соединенных Штатов Америки. Пришло ли время для обретения ЕС стратегической автономии и фактического суверенитета? Посмотрите на мир, посмотрите на Китай или Индию. Есть веские причины сохранять приверженность трансатлантическому оборонному сообществу и нашему общему ядерному зонтику. Но, конечно, Европа должна нести больше бремени, чем во время холодной войны. Мы выросли в уверенности, что Соединенные Штаты хотят быть мировой державой. Если бы США сейчас захотели отказаться от этой роли по собственной воле, нам пришлось бы очень глубоко задуматься над этим. В частности, в Восточной Европе угроза, исходящая от России, ощущается очень сильно. Неужели Германия недооценивает эту угрозу? Мы признаем дезинформационные кампании; оружие гибридной войны, как его называют, входит в арсенал России… … даже убийство, судя по всему… … убийство в берлинском парке Тиргартен-это серьезный инцидент, очевидно, вина за который в настоящее время выясняется в суде. Во всяком случае, мы признаем гибридную войну, методы дестабилизации в качестве модели поведения России. С другой стороны, есть все основания продолжать конструктивный диалог с Россией. В таких странах, как Сирия и Ливия, странах, находящихся в непосредственной близости от Европы, стратегическое влияние России велико. Поэтому я буду продолжать стремиться к сотрудничеству.